Алексей Сурков - Южный Урал, № 2—3
— Как спалось?
— Благодарствуйте. Сон у меня легкий. В дороге я самый счастливый человек: ем да сплю. Только вот денег дорогой порастряс. Одна Москва чего стоила. В Славянском базаре, знать-то, сотни три оставил.
— Полноте! Вам ли скупиться? Об уральских промышленниках не только в России — за границей говорят.
— Славны бубны за горами. Побывал бы, кто говорит, в нашей шкуре — запел бы Лазаря.
— Да ведь слезы-то ваши дешевые! Сегодня убыток — завтра барыш.
— То-то и беда, что барыш мимо рук плывет. Уральское горное дело на ладан дышит. Был я на нижегородской ярмарке прошлый год, так, поверите, плюнул только с досады. Юз своим железом всех наших заводчиков прихлопнул. Всю цену, понимаете ли, сбил. Ему хорошо, конечно, у него, подлеца, пудлинговые печи, у него уголь под током. А мы все за старинку держимся. Вот она и подвела, старинка-то. На южных заводах теперь и производство ширится. А мы столько лет Расею-матушку железом кормили, и вот тебе на — хоть сам железо грызи, И не знаешь, в которую сторону податься. Цены снизить нельзя — потому как прямой убыток. Казна, понятно, не выручит, капиталу запасного нет. Пошли искать компаньонов. Весь Урал теперь акционерами только и держится. На миру, говорится, и смерть красна. Вот они каковы дела-то уральские! А вы говорите: барыш.
Промышленник тяжело вздохнул, вытер пот шелковым платочком и стал развязывать саквояж. Оттуда он вынул бутылку коньяку, балык, банку с икрой и порядочный кусок пирога.
— Ох, горе душам нашим! Нешто закусить. Присаживайтесь за компанию.
Вагоны стучали на стыках. Поезд замедлил ход. Из веселой березовой рощи вынырнули станционные домики.
— Далека наша путь… Говорят, Горнозаводскую строить собираются. Тогда до Екатеринбурга будет рукой подать… Да вы кушайте, молодой человек, не стесняйтесь. Пока, слава богу, живем при своем капитале.
2По каменистой дороге меж сосняка подвода медленно ползла в гору. Дмитрий Наркисович дышал и не мог надышаться густым смолистым ароматом сосновых лесов.
«И вот они опять, знакомые места!»
Миновали Тагил. Как мало изменился этот крупнейший уральский завод, демидовская вотчина! Восемнадцатым столетием пахнуло от закопченных фабричных корпусов, громыхавших железом. Так же возвышалось над площадью здание заводского правления, ползли бесконечные возы с дровами и углем, и над величественным прудом поднималась Лисья гора с башенкой на вершине. Так же раскинулись домики на Ключах и Тальянке, где обитали потомственные демидовские мастеровые. И все так же на мосту между заводоуправлением и фабрикой сидел слепой нищий. На рудничной работе ему порохом выжгло глаза. Пятнадцатый год сидел старик на одном и том же месте и просил подаяния.
Дорога шла в гору. Вот, наконец, показалась и Нижняя Салда. Подвода заворотила к домам церковного причта. Навстречу вышел отец. Как он изменился! Встретил сына со слезами радости.
— Думал, не дождусь. Болею…
Мать не сводила с своего любимца глаз. Уж очень похудел Митя — одни скулы торчат, глаза сделались точно еще больше, еще чернее. Тужурка на плечах, как на вешалке. Мать подкладывала на тарелку кусок за куском.
— Ешь, поправляйся.
— Ничего, мама, Урал для меня будет лучше всякой лечебницы. Расскажите, как вы живете здесь?
Дела были неважные. Брат Николай оказался неудачником. Бурса морально изуродовала его: человек безвольный, он страдал запоем и нигде не мог устроиться на службу, приходилось ему же еще помогать. Сестра Лиза училась в гимназии. Учился и младший брат Володя. Семья жила бедно.
Но, кроме домашних дел, Дмитрий Наркисович интересовался уральской жизнью, уральской «злобой дня».
Через несколько дней он отправился на фабрику наблюдать «заводское действие».
— Сейчас будут прокатывать рельс, — сказал ему надзиратель.
В глубине фабрики показался яркий свет — это была рельсовая болванка, имевшая форму вяземского пряника. Рабочий быстро катил высокую железную тележку, на платформе которой лежал раскаленный кусок железа, осветивший всю фабрику ослепительным светом. Другой рабочий в это время поднял шест. Тяжело загудела вода, и с глухим ропотом грузно повернулось водяное колесо. Вся фабрика разом вздрогнула, и валы катальной машины начали вращаться все быстрей и быстрей.
Двое рабочих в кожаных передниках с тяжелыми железными клещами в руках встали на противоположных концах катальной машины. Тележка с болванкой подкатилась к машине, и вяземский пряник точно сам собой нырнул в ближайшее отверстие между валами.
Это была поистине артистическая работа уральских мастеров, требовавшая исключительной ловкости и силы.
Рабочие подхватывали красную, все удлинявшуюся полосу железа, и она, как игрушка, мелькала в их руках. Просто не хотелось верить, что эта игрушка весила двенадцать пудов и что в десяти шагах от нее сильно жгло и палило лицо.
— Ну, что? Хороша работа? — спросил надзиратель.
Со смешанным чувством удивления и грусти вышел Мамин из этого пекла. Вдруг в обычный заводской шум ворвался страшный нечеловеческий крик.
Дмитрий Наркисович бросился в катальную. Толпа рабочих молча обступила лежавшего на полу у катальной машины молодого парня, который стонал и ползал по чугунному полу, волоча за собой ногу, перебитую рельсом. Кровь сильно сочилась из раны, лицо было бледно, в глазах ужас.
— Ой, смертынька моя… братцы, — стонал раздавленный раздирающим душу голосом.
— Доктора! — закричал Дмитрий Наркисович. — Бегите сейчас же за доктором!
Несколько человек кинулись к выходу. В это время в дверях фабрики появился господин с толстым красным лицом и вытаращенными глазами. Он размахивал руками и кричал на всю катальную.
— А, шорт взял!.. Сукина сына… Швин… Канайль… Кто раздавиль? Где раздавиль?
Рабочие хмуро расступились, снимая шляпы. Это был заводский управитель.
Дмитрий Наркисович машинально прошел в дальний конец фабрики, где стояли домны, и опустился на низенькую скамеечку, у стены какого-то кирпичного строения. За стеной разговаривали двое рабочих.
— Степку-то, слышь, ладно давануло.
— У нас, почитай, кажну неделю кого-нибудь срежет у машины.
«Вот она, уральская злоба дня», — с тоской подумал Дмитрий Наркисович.
Бесконечный роман из уральской жизни пополнялся живыми наблюдениями. Нужно было долго прожить вдали от родины, чтобы выяснить, чем отличалась жизнь уральского населения. За внешними формами выступало глубокое внутреннее содержание.
3Светлое июльское утро. Край солнца выглядывает из-за зубчатой линии леса, а в низких местах стоит еще ночная сырость. На траве дрожат капельки росы. Охотник в болотных сибирских сапогах пробирается по дороге мимо глубоких шурфов в сторону выработки, где добывают золотоносный песок. Охотника тянет на прииск посмотреть, как работают у вашгерда, как живут приисковые артели. Его уже здесь знают.
— Иди в выработку — лопатка и на твою долю найдется…
— Отдохни, Никита! Покурим, — говорит охотник.
Никита бросает кайло и садится рядом. Они набивают из кисета трубки и беседуют.
— Прежде, когда за барином жили, бывало, как погонят мужиков на прииски, так бабы коровами ревели. Потому, известно, каторжная наша приисковая жизнь. Ну, а тут, как объявили волю да зачали по заводам рабочих сбавлять, — где робило сорок человек, теперь ставят тридцать, а то и двадцать, — вот мы тут и ухватились за прииски обеими руками… Все-таки с голоду не помрешь. Прежде один мужик маялся на прииске да принимал битву, а теперь всей семьей страдуют… И выходит, что наша-то мужицкая воля поравнялась, прямо сказать, с волчьей! Много через это самое золото, барин, наших мужицких слез льется. Вон погляди: бабы в брюхе еще тащат робят на прииски, да так и пойдет с самого первого дня, как колесо: в зыбке старатель комаров кормит, потом, чуть подрос, садись на тележку, вози пески, а потом становись к грохоту или полезай в выработку. Еще мужику туды-сюды, оно и тяжело, а все мужик — мужик и есть, а вот бабам, тем, пожалуй, и вовсе невмоготу эти самые прииски.
Никита снова берется за кайло, а охотник идет дальше. Он вынимает записную книжку и быстрым бисерным почерком записывает в нее все, что слышал и видел.
Домой приходит усталый. Ночью сидит над рукописью. Из темноты выплывает рябое лицо Никиты, покрытое крупными каплями пота. Мутная лужа на дне выработки. На краю лужи узелок с краюхой черствого ржаного хлеба — завтрак, обед и ужин. По деревянному жолобу ровной струей льется на песок вода, моет золото…
4Побывал Дмитрий Наркисович и в Нижнем Тагиле. Он пытался здесь устроиться на работу, но ничего не вышло — спроса на интеллигентный труд не было. Тогда он решил взяться за репетиторство. В Тагиле же накупил учебников и принялся повторять семинарские азы: грамматику русского языка, арифметику, алгебру.
